Брицына А.Ю. (г.Киев)
Современные тенденции в изучении исполнительства и их отражение в методике полевой работы и текстологии записей
Нынешнее состояние гуманитарной сферы в значительной мере определяется своеобразным усилением антропоцентричности науки. В философии, лингвистике, литературоведении и фольклористике активно развиваются ряд направлений и школ, которые в качестве своего предмета видят уже не только результат деятельности, отдельный артефакт, но пытаются постичь его сущность сквозь призму процессов создания и восприятия, т.е в живом функционировании.
Истоки таких тенденций достаточно многочисленны и имеют многовековую историю. Ныне они стали особенно выразительны. Bлияние их проявляется даже в тех сферах, которые, казалось бы, давно и прочно утвердились в своих методологических и методических доминантах. В частности, речь идет об изучении исполнительства. В этой области русская фольклористическая школа имеет неоспоримые достижения и по праву занимает особое место в истории мировой науки, поэтому столь стабилен интерес к ее работе со стороны представителей различных национальных фольклористик, которые, в свою очередь, также предлагают заслуживающие внимания теоретические и методические пропозиции. Поэтому своеобразный «диалог» различных направлений в изучении исполнительства представляется многообещающим.
Проблема исполнительства, являющаяся своеобразным «нервом» фольклористики, в последнее время все больше привлекает исследователей. “Homo Narrans” оказался в центре изысканий многих ученых. Углубленный интерес к проблеме определил ее внутреннюю дифференциацию: изучение исполнителя в социокультурном аспекте («биология сказки»), исполнитель и текст (поэтика и теория традиции), а также cам феномен исполнительства как акт эстетической коммуникации («контекстуальный» подход) и ряд других.
«Исполнительский» (контекстуальный) подход к изучению фольклорных явлений оформился и получил развитие в последние десятилетия ХХ века. Его приверженцами предложена отличная от известных ранее методологическая перспектива, а возникновение было подготовлено рядом тенденций, проявившихся не только в фольклористике, но и в антропологии, лингвистике и других науках. Как уже отмечалось, интерес к исполнителю был органически присущ восточнославянской фольклористике, которая уже с середины века постоянно совершенствовала свои подходы к проблеме. Перенесение фокуса интересов с текста на контекст его исполнения и на фигуру самого исполнителя наметилось, как отмечает Л.Дег, уже в критике «финской школы» К. фон Сидовым и стимулированным им вниманием к «биологии традиции» и ее носителям[1]. Интерес к контексту формировался также под влиянием «Пражской школы», функциональной концепции, устной теории, теории коммуникации и социолингвистики (следует отметить, что, в свою очередь, идеи, предложенные фольклористами, в частности, Р.Абрахамсом, А.Ломаксом, А.Дандисом, Д.Бен–Амосом и др., в значительной степени определили развитие такого лингвистического направления, как этнография речи[2]). Э.Файн вслед за К.Гирцем отмечает, что значительная роль в возникновении нового подхода принадлежит также междисциплинарным концепциям, а наиболее существенными оказались игровая и драматическая аналогии[3].
Пониманием фольклора как эстетической коммуникации был вызван отказ от рассмотрения текстов вне контекста (истинное значение текста, по мнению Д.Бен-Амоса, постигается, лишь в контексте: «Значением текста есть его значение в контексте»[4]. Поэтому в качестве главного предмета исследования, которым для фольклористики традиционно являлся текст, было предложено рассматривать коммуникативное событие (storytelling event)[5]. Эти концептуальные предложения вызвали длительные и острые дискуссии «текстологов» или «литературно» ориентированных фольклористов и «контекстуалистов». Ведь и само понятие «текст» употреблялось последними в более узком значении (лишь как текст записи или публикации, т.е. письменный текст). Понятие же «устный текст» практически заменялось понятием «исполнение» (performance), которое в свою очередь, трактовалось как своеобразная «интерпретативная рамка», обеспечивающая надлежащее толкование содержания. [текст с сайта музея-заповедника «Кижи»: http://kizhi.karelia.ru]
Это были не терминологические, а концептуальные замены, ведь в соответствии с пониманием, обусловленным бихевиоризмом, отрицалось понятие традиции, а, следовательно, и традиционная преемственность текстов. Несмотря на столь решительную позицию, именно в среде приверженцев исполнительского подхода были сформулированы плодотворные идеи, касающиеся усовершенствования методики фиксации исполнительского текста записью. Э.Файн предложила понимание текста (расшифровки – А.Б.) как интерсемиотической транскрипции исполнения, т.е. как своебразного перевода, осуществляемого с одного «языка культуры» на другой)[6]. При этом словесный текст записи (record) сопровождается информацией о контексте исполнения (report)[7]. При фиксации вербального текста используются многообразные способы воспроизведения его паралингвистических особенностей.
Эти предложения не стали общепринятыми в фольклористике, а в силу технической сложности не получили достаточного распространения. Л.Хонко отмечал, что малое количество фиксаций, осуществленных с использованием таких методов расшифровки, не позволяет реально оценить их значение[8].
Между тем обращение к истории науки показывает, что фольклористика все время настойчиво возвращается к постановке и попытке решения подобных проблем, ощущая несовершенство существующей практики фиксации произведений устной традиции.
Одним из примеров этого могут служить, например, плодотворные изыскания в этой области И.В.Карнауховой[9]. Осуществленные в начале 30-х годов ХХ столетия, они явились естественным следствием пристального внимания русской науки к проблеме исполнителя, но, к сожалению, также не получили должного развития.
Нельзя не отметить, что эти идеи и тенденции не только несут в себе рациональное зерно, но и могут быть творчески осмыслены в эдиционной практике, применены в полевой работе.[текст с сайта музея-заповедника «Кижи»: http://kizhi.karelia.ru]
Именно это и побудило вновь вернуться к проблеме «выработки методов записи исполнения»[10], необходимость решения которой продолжает быть актуальной.
На протяжении нескольких последних десятилетий украинскими исследователями проводились многочисленные повторные (в том числе и экспериментальные) фиксации прозаических нарративов. Эти исследования были направлены на изучение жизни фольклорного текста в традиции, его движения во времени и пространстве и определение меры сохраняемости «текстовой материи» и «памяти традиции» (В.Гацак) в этом процессе. Им сопутствовал поиск путей наиболее адекватной формы воплощения устного текста записью.
Поскольку основным предметом исследования стала живая устная традиция, а не ее отражение в публикациях и архивных источниках, интерес к устному тексту естественно привел и к учету коммуникативного контекста.
Мера зависимости текста произведений различных прозаических жанров от контекста исполнения своеобразна. Контекстные связи оказываются существенными даже для текстов тех жанров, которые в силу доминирования эстетической функции наименее зависимы от коммуникативной ситуации, например, для сказок. Стремление к осуществлению фиксаций в ситуации спонтанного исполнения (в «натуральном» контексте) чрезвычайно плодотворно, т.к. дает представление о характере манифестации текста в естественных условиях. Однако разграничение натурального и искусственного контекста носит в известной мере условный характер[11], т.к. каждый текст непременно в большей или меньшей степени отражает контекст исполнения и специфика текста всегда контекстуально обусловлена. Иное дело, что записи, отражающие специфические ситуации исполнения, но лишенные контекстной информации, могут создавать превратное впечатление о тексте, который в таком случае неправомерно трактуется как «неполный», «искаженный» и проч.
При осуществлении аудио и видеофиксаций процесса исполнения прозаических нарративов нами всякий раз учитывались обстоятельства исполнения, мера его спонтанности, состав слушателей и иные условия. Впоследствии это позволило сопоставить записи, которые производились в различных ситуациях, и на основании этого судить о влиянии различных составляющих коммуникативного контекста на процесс манифестации произведения. При наличии нескольких повторных записей от одного исполнителя, осуществленных в различных и сходных ситуациях, надежность и аргументированность выводов, как нам представляется, значительно возрастает. [текст с сайта музея-заповедника «Кижи»: http://kizhi.karelia.ru]
В процессе функционирования текста значительны не только функции исполнителя, но и роль аудитории. Речь идет и о «востребованности» того или иного произведения, и о непосредственном влиянии слушателей на исполняемый текст, и об их включении в процесс исполнения («полифонические» тексты, на которые обратила внимание Л.Дег). Вне фиксации записью этих моментов ее фольклористическая ценность значительно снижается. Следует отметить при этом, что в силу своеобразной инерции отождествления художественных достоинств устного и письменного текстов записи, отличающиеся максимальной аутентичностью, нередко ошибочно оцениваются как недостаточно совершенные. Причиной этого может быть и сложность воспроизведения многокомпонентности коммуникативного события, в котором словесный текст, преимущественно отражаемый записью, является лишь одной из составляющих. Поэтому сопровождение фиксации словесного текста контекстной информацией может способствовать обогащению представлений и о его эстетических качествах.
Воспроизведение звучащего слова требует особого внимания не только в силу наличия паралингвистических компонентов и его органической слитности с мимикой, жестами, интонацией исполнителя. Чрезвычайно существенна интерпретационная функция интонации. Наиболее распространенными способами ее отражения в записях служат знаки препинания, расстановка которых в фиксациях чутких к устному слову собирателей нередко значительно отличается от норм кодифицированной грамматики. Более совершенным способом является обращение к специальным интонационным знакам. Однако в этом случае восприятие записи читателем усложняется. Поэтому в качестве экспериментального нами был предложен метод записи, при котором отражается не просто повышение или понижение тона, а особенности логического ударения[12]. При этом максимально используются возможности пунктуации, а особое выделение слова воспроизводится графически с помощью жирного шрифта, курсива и проч. Это не мешает беглому зрительному восприятию текста, но вместе с тем придает ему своеобразную «неравномерность» устной речи и воспроизводит акцентирование определенных лексем или отдельных синтагм. Позволим заметить, несколько отклоняясь от темы, что с помощью такой записи достаточно просто выявляются исполнительские константы, нередко сопровождающие его воспроизведение в разных исполнениях одним рассказчиком и, например, его учениками[13].
Воспроизведение записью устного исполнения предполагает не только по возможности максимально точную фиксацию словесного текста на различных уровнях – от фонетики до лексики и синтаксиса, но также и отражение особенностей исполнения и контекста. Информация о манере исполнителя, о наличии аудитории слушателей, их реакциях и об ответных реакциях исполнителя не просто обогащает наши представления о тексте, но и «возвращает» ему существенные смыслообразующие компоненты, вне которых невозможна последующая адекватная интерпретация записи.
Создание таких фиксаций не самоцель. Не случайно Л.Хонко обратил внимание на плодотворно развивающуюся современную тенденцию к созданию «полных», «богатых» (thick) корпусов фольклора, снабженных максимально полной контекстуальной информацией в широком понимании и отличающихся от «худых», «бедных» (thin) собраний, предлагающих читателю лишь словесный текст произведения и не дающих необходимой информации о многочисленных аспектах жизни произведения в традиции[14]. Движение в этом направлении призвано обогатить эмпирическую базу науки. Пристальное внимание к жизни традиции во всех ее проявлениях сможет, по нашему убеждению, дать новый плодотворный импульс для решения многих до сих пор дискуссионных проблем, связанных с определением жанровых критериев и их надежностью, с природой устного текста, со спецификой вариативности, с особенностями языка фольклора и многими другими, решение которых порой, на наш взгляд, осуществляется без достаточной опоры на надежные показания живой традиции.
[1] Degh Linda. Narratives in Society: A Performer-Centered Study оf Narration. – Helsinki: Suomalainen Tiedeakatemia Academia Scientarum Fennica, 1995. – Р.48.
[2] Hymes D. The Contribution of Folklore to Sociolinguistic Research // Toward New Perspectives in Folklore. – Austin: Univ. of Texas Press, 1972. – P.42–50.
[3] Файн Е. Розвиток виконавського підходу в американській фольклористці // Народна творчість та етнографія, 2000. – №3. – С.50–54.
[4] Ben–Amos D. “Context” in Context // Western Folklore. – 1993. – Vol.52, №2–4. – P.210.
[5] Georges R.A. Toward an Understanding of Storytelling Events // Journal of American Folklore. – 1969. Vol.82, №326. – P.313–328.
[6] Fine Elizabeth C. The Folklore Text: From Performance to Print. – Bloomington and Indianapolis: Indiana Univ. Press. – 1994. – Р.89.
[7] Там же. – С.165.
[8] Honko Lauri. The Quest for Oral Text: the Third Wave? // FF Network for the Folklore Fellows. – 1996. – №12. – P.6.
[9] Карнаухова И.В. Об изучении сказочника как артиста / Публикация В.М.Гацака // Фольклор: Поэтическая система. – М., 1977. – С.311-322. Исследовательница обращает внимание на чрезвычайно существенное различие «литературоведческих» и собственно фольклористических оценок достоинств сказочного текста, показывая, как аудитория слушателей может влиять на процесс функционирования текста: «Между прочим, сейчас много говорится о разрушении сказки, о забывчивости и неуважении к своему материалу новых сказочников и ничего почти не было сказано о роли в этом процессе аудитории. Между тем, тут, как и в материальном быту, разрушителем является, конечно, „потребитель“, и только за ним „производитель“. Аудитория диктует свои требования так же, как покупатель» (с.318).
[10] Там же. С.313.
[11] Ben–Amos D. “Context” in Context . Р.219.
[12] Следует отметить, что в истории фольклористики, в частности, украинской, такие попытки уже неоднократно осуществлялись собирателями, в частности, напр., П.Мартыновичем, но они, как правило, оставались принадлежностью рукописных записей, а не публикаций, чему было достаточно причин.
[13] Ср., напр., с наблюдениями Дж.Адлейбы об исполнении абхазских сказок (см.: Адлейба Дж.Я. Устные стилевые основы сказки: (Опыт экспериментального исследования на абхазском материале). Сухуми, 1991. С.96–190).
[14] Honko Lauri. Variation and Textuality in Oral Narratives // Horizons of Narrative Communication: XII-th Congress of the International Society for Folk Narrative Research. – Gottingen, – 1998. – P.83–84.
// Рябининские чтения – 2003
Редколлегия: Т.Г.Иванова (отв. ред.) и др.
Музей-заповедник «Кижи». Петрозаводск. 2003.